Земля людей: Три сюжета из Малайзии
Автобусный роман
Вы можете сколько угодно удивляться, но у этой крошечной площади в самом сердце Куала-Лумпура нет названия. И это при том, что на ней скрещиваются ни много, ни мало четыре улицы — Джалан Петалинг (наши посольские любовно называют ее Петалинка), Джалан Бандар (когда-то высокая), Лебух Пуду и Лебух Пасар Бесар (Базарная). На лучшем из известных мне планов малайзийской столицы площадь отмечена зеленым треуголъничком — обозначение маленього сквера, разбитого посреди нее и к неведомо почему пронзительно напоминающего мне скверик посреди исчезнувшей Собачьей Площадки в Москве.
Рядом с треугольничком надпись: «Отличное место, чтобы посидеть и оглядеться». Я редко позволял себе расположиться в этом сквере. Зато сколько раз измерял ногами периметр этого загазованного островка Куала-Лумпуа, глазел на мифическую птицу Крут над входом в Бангкокский банк, чинил очки в «Оптике» по правую руку от банковского небоскреба, смаковал вермишелевую похлебку в китайской столовой, любовался белотюрбанным и белобородым сикхом, с карабином в руках охранявшим один из ювелирных магазинов по другую сторону скверика...
И много-много раз у меня крутились в голове строки из юношеского шедевра Иосифа Бродского:
На Васильевский остров
я приду умирать.
Эти странные московско-питерские ассоциации были вызваны, наверное, людским потоком — малайцев, китайцев, индийцев, — протекавшим через облюбованную мною площадь, и микроавтобусом, много лет с успехом сплачивающим разноплеменное население малайской столицы.
Как ни крути, муниципальный транспорт остается зеркалом общественных отношений — вспомним хотя бы зощенковские «трамвайные» рассказы. Главное средство общественного передвижения в Куала-Лумпуре по сей день — мини-бас, миниатюрный «мерседес-бенц» японского производства, 32 сидячих и 10 стоячих мест (только не в часы пик!) и билет в любой конец за 60 малайзийских сенов.
Не успев еще восстановить эти базовые данные, я начинаю мучиться из-за полной невозможности описать чувство счастья, распирающее вас при виде приближающегося к остановке «Бангкокский банк» розового малыша с нужным номером над ветровым стеклом, кондуктора, приветствующего вас в случае избытка пассажиров дружеским возгласом: «Проходи в конец!» («Не стой в проходе!»), блаженство, с которым вы садитесь, если посчастливилось, на свободную половинку двухместного диванчика, утыкаясь нестандартными европейскими коленями в спинку переднего сидения, теплый ветер, лупящий вас по физиономии из опущенного окна, в то время как мини-бас проезжает мимо знакомых ворот старого храма Яп А Лоя, малайской харчевни «Наси Кандар», где подают огромных «тигровых креветок», бензоколонки Шелл, приличных и малоприличных гостиниц, католического храма Святых Четок, странноприимного дома Вивекананды с маленьким изваянием великого философа в переднем дворике, английской парикмахерской Тай Чай Яма...
Однако задача моя состоит в том, чтобы рассказать о людях, едущих в автобусе, а для этого имеет смысл вернуться на конечную остановку в центре города, у Бангкоке кого банка... Как только подходит мини-бас, внушительная компания коренных и некоренных жителей собирается у его единственной двери, нетерпеливо поглядывая на вылезающих пассажиров. Мускулистая молодежь, естественно, впереди.
Внимание — начинается посадка! Но что это? Где буйная потасовка у подножки автобуса, оттиснутые женщины, возмущенные инвалиды, застрявшие между телами сумки с покупками, рассыпавшиеся по земле ананасы и магустаны? Вся или почти вся эта орава как-то незаметно втягивается в мини-бас («Проходи в конец!»), молчаливо располагается как кому повезет, и порядок нарушает затем разве что кондуктор, протискивающийся между стоящими пассажирами и наделяющий всех билетами.
Тем временем автобус трогается, и вы можете, наконец, оглядеться. Да, да, все они тут — и малайские девицы в обязательных мусульманских платочках, и темнокожий тамильский молодец с пушистыми усами, и старый грузный китаец, ухватившийся за поручень, и пожилая божественно изящная индианка в своем сари, подальше несколько студентов в белых рубашках (Китайцы? Нет, все-таки малайцы!), китаяночка в европейской блузке и юбочке и с подобающим макияжем, счастливая малайская чета с годовалым бутузом на коленях у отца...
И почему-то никто ни на кого не давит (судя по отсутствию соответствующих реплик), никто не упрекает молодежь в бесстыдстве, никто не бранит водителя или кондуктора (остановки, понимаешь, не объявляют!). Шум не поднимается даже тогда, когда водитель, чтобы избежать уличной пробки, самовольно меняет маршрут и не соорентировавшимся пассажирам приходится вылезать явно не там, где они рассчитывали.
Что это — азиатская бесстрастность? Да не было ее еще сорок лет назад, судя хотя бы по рассказу «Мимоходом», в котором замечательный малайский писатель Усман Аванг описывает путешествие в сингапурском автобусе. Скорее мы наблюдаем приметы цивилизованности, выработавшиеся в Куала-Лумпуре конца XX века, благородную сдержанность перед лицом многочисленных соседей (ближних!), принадлежащих к своей ли, к чужой ли общине.
Что же до сугубой вежливости... Ну, если вы немолоды, то по движению души вам могут уступить место независимо от того, к какому этносу вы принадлежите, а кондуктор найдет время за своими хлопотами указать вам на свободное сидение. Кстати, хотя в автобусах редко заводят разговоры, стоит вам обратиться к кому-нибудь с вопросом — и вы получите любезный и, может быть, даже точный ответ.
И уж от чего гарантирован любой запоздалый пассажир, так это от пьяных излияний или звероподобного рыка случайного попутчика, и это не столько оттого, что рядом кондуктор и водитель, сколько потому, что малайцам пить закон не велит, китайцы прекрасно знают, когда, как и сколько можно взять на грудь, а индийцы... стараются по мере сил подражать китайцам.
При всем том межэтнические симпатии завязываются и в битком набитых и в полупустых мини-басах. На нашем двенадцатом маршруте нас с моим девятилетним сыном Волькой не раз опекала кондукторша-китаянка с красивыми миндалевидными глазами и грустной складкой губ. Ее муж крутил баранку на этом же автобусе, и, оказавшись как-то на переднем сидении, рядом с водителем, я таки расспросил его накоротке об их домашних и производственных обстоятельствах.
С прекрасной же кондукторшей мы лишь обменивались улыбками, тем более, что она не говорила ни по-английски, ни по-малайски, я же ни аза в глаза не разумел по-китайски. Перед наступлением Года Быка я, покидая автобус и сгорая от смущения, вручил ей традиционное новогоднее лакомство доставленный прямиком из Китая — мандарин.
А какой-нибудь месяц спустя, поздно вечером, нам с Волькой торжественно объявили, что на этот раз мы поедем бесплатно в честь последнего рейса отъездившего свое мини-баса нашей китайской четы.
Так вот и кончился мой автобусный роман, который, кажется, снова увел меня от важной темы. Но я так живо представляю себе, что когда-нибудь снова окажусь с сынишкой возле остановки на жаркой ночной Университетской улице, перед нами затормозит вдруг невесть откуда взявшийся старенький мини-бас и мы, прихватив по дороге наших любимых, помчимся на нем далеко-далеко, туда, где нет ни выхлопных газов, ни валютных курсов, ни межэтнических противоречий, ни печалей, ни воздыхания...
Кто вы, доктор Орлофф?
Лет семь назад, когда мне впервые в жизни выдалось потрудиться на малайзийской научной ниве, я ехал в автобусе по куалалумпурской улице Ампанг. Наслаждаясь в очередной раз проносящейся мимо вереницей разноязычных вывесок, я в какой-то момент чуть не вывалился из окна автобуса. Слева от меня, над дверьми встроенного в порядок других домов трехэтажного зданьица красовалась надпись: «Klinik Dr. Oorloff dan Rakan-Rakan», то бишь «Клиника доктора Орлова и товарищей».
По неисправимой российской привычке мне смерть как хотелось обнаружить «русских аборигенов» в столице Малайзии. С этой целью я наведался как-то в ныне закрывшийся ресторан «Тройка». Ресторан держали местные китайцы, и название его оправдывали разве что копии русских народных гравюр, развешанные по стенам, да борщ и котлеты по-киевски в роскошном меню.
Предвкушая неслыханную удачу, я нанес в скором времени визит к «Орлову с товарищи». Увы и ах! В щеголеватой регистратуре клиники мне сообщили, что доктор Оорлофф вышел на пенсию, а сейчас, насколько известно, уехал в гости к родне в Австралию и вообще он никакой не русский, а цейлонец.
Не солоно хлебавши, я вышел на улицу и поплелся к своей остановке, гадая, кто же был тот Орлов, который приехал, скорее всего, в XVIII веке из Голландии на Цейлон (совершенно излишнее «голландское» второе «о» в написании фамилии говорило само за себя). Можно было думать, что на Цейлоне он основал еще один род местных «свободных бюргеров», представлявших собой в азиатских владениях Голландии аристократию второго порядка.
